Хищно раздувая ноздри, женщина следила чёрными глазами за паром, поднимающимся над кровью, над свившейся дымчатой цепью. Кровь, кровь – руны, начертанные на прозрачном стекле колб, сохраняют её свежей, точно такой, какой струилась она по венам, омывала сердца, животворила разум; чистейшая, напоённая колдовством,  «чисты навек». Беллатрикс вскидывает подбородок ещё выше, шутовская маска сползает с её лица – теперь оно собранно, даже покойно, хотя черты его по-прежнему дышат надменностью.
«Какое разочарование», - мимолётно думает она, но не говорит вслух. Ни к чему.
- Люциус, - повторно приветствует она и властно подаёт руку для поцелуя.

- Приятно быть добрым вестником, - суховато отвечает Беллатрикс, углы красиво вылепленного рта чуть изгибаются в подобии улыбки. – Твоя радость была бы неполной, если бы я не сообщила тебе, что нас – твоих друзей – много, очень много.
Её лицо омрачается тенью, и Беллатрикс подходит к столу, касается своего бокала, придвигает к себе, но не берёт, будто тоска обжигает даже ладони.
- Давай почтим память павших.

Золотистое вино обволакивает рот горьким ароматом, так что не понять – кислина ли провансальского винограда или жёлчь поражения и скорби заволакивает  всё вокруг, или это побелевшие костяшки пальцев Люциуса  царапают взор, и побелевшие скулы его – совсем как скулы десятилетнего мальчишки, стиснувшего в ярости кулаки, задыхающегося от ненависти в детской склоке.
- Мы рады твоему успеху, Люциус. Надеюсь, ты оценил тишину этих месяцев? Мы сочли, что помочь тебе в избрании – наш долг.